4#

На чужом жнивье. - параллельный перевод

Изучайте английский язык с помощью параллельного текста книги "На чужом жнивье". Метод интервальных повторений для пополнения словарного запаса английских слов. Встроенный словарь. Аналог метода Ильи Франка по изучению английского языка. Всего 827 книг и 2706 познавательных видеороликов в бесплатном доступе.

Последние добавленные на изучение слова (изучено 85 для этой книги)

страница 1 из 3  ←предыдущая следующая→ ...

The Alien Corn
На чужом жнивье
I had known the Blands a long time before I discovered that they had any connexion with Ferdy Rabenstein.
Хотя мы с Блэндами знакомы уже много лет, я не знал, что Ферди Рабенстайн приходится им родственником.
Ferdy must have been nearly fifty when I first knew him and at the time of which I write he was well over seventy.
С Ферди мы впервые встретились, когда ему было лет пять­десят, а в пору, о которой я пишу, уже давно перевалило за семьдесят.
He had altered little.
Впрочем, изменился он мало.
His hair, coarse but abundant and curly, was white, but he had kept his figure and held himself as gallantly as ever.
Его жесткие, но все еще густые вьющиеся волосы, конечно, побелели, од­нако фигура сохраняла легкость, и держался он с обычной своей галантностью.
It was not hard to believe that in youth he had been as beautiful as people said.
Легко верилось, что в молодости он был замечательно хорош собой и что молва ему не льстит.
He had still his fine Semitic profile and the lustrous black eyes that had caused havoc in so many a Gentile breast.
У него и сейчас был точеный семитский профиль и блестящие черные глаза, разбившие сердце не одной англичанке.
He was very tall, lean, with an oval face and a clear skin.
He wore his clothes very well and in evening dress, even now, he was one of the handsomest men I had ever seen.
Вы­сокий, худощавый, с правильным овалом лица и гладкой кожей, он к тому же прекрасно носил платье, и даже сей­час в вечернем костюме выглядел самым красивым из всех известных мне мужчин.
He wore then large black pearls in his shirt-front and platinum and sapphire rings on his fingers.
В пластроне его рубашки красова­лись черные жемчужины, на пальцах — платиновые коль­ца с сапфирами.
Perhaps he was rather flashy, but you felt it was so much in character that it would have ill become him to be anything else.
Пожалуй, его стиль грешил известной брос­костью, но чувствовалось, что он прекрасно соответствует характеру Ферди: ему бы просто не пошло ничто иное.
'After all, I am an Oriental,' he said.
'I can carry a certain barbaric magnificence.'
— В конце концов, я человек восточный, — отшучи­вался он, — могу себе позволить толику варварского из­лишества.
I have often thought that Ferdy Rabenstein would make an admirable subject for a biography.
Мне всегда приходило в голову, что Ферди Рабен­стайн прямо просится в литературные герои: отличная бы получилась биография.
He was not a great man, but within the limits he set himself he made of his life a work of art.
Он не был великим человеком, но, в назначенных себе пределах, превратил свою жизнь в произведение искусства.
It was a masterpiece in little, like a Persian miniature, and derived its interest from its perfection.
То был маленький шедевр, вро­де персидской миниатюры, чья ценность — в полной завершенности.
Unfortunately the materials are scanty.
Только, к сожалению, данных было бы ма­ловато.
They would consist of letters that may very well have been destroyed and the recollections of people who are old now and will soon be dead.
Такая биография должна бы состоять из писем, которые скорей всего давно были уничтожены, а также из воспоминаний тех, кто очень стар и вскоре сойдет в гроб.
His memory is extraordinary, but he would never write his memoirs, for he looks upon his past as a source of purely private entertainment; and he is a man of the most perfect discretion.
У самого Ферди память феноменальная, но он не станет писать мемуары, ибо воспоминания для него — источник глубоко интимных радостей, а человек он такта безупреч­ного.
Nor do I know anyone who could do justice to the subject but Max Beerbohm.
Да я и не знаю никого, кроме Макса Бирбома, кто мог бы воздать подобному герою по заслугам.
There is no one else in this hard world of today who can look upon the trivial with such tender sympathy and wring such a delicate pathos from futility.
В сегод­няшнем жестоком мире лишь он способен отнестись к банальному с таким нежным участием и возбудить такое мягкое сочувствие к тщете.

Для просмотра параллельного текста полностью залогиньтесь или зарегистрируйтесь

скачать в HTML/PDF
изменить размер шрифта
share

←предыдущая следующая→ ...